А на прошлой неделе пришла трагическая новость. 21-летняя Виктория Гонгало, которая в начале июля прибыла в Индию на операцию по трансплантации сердца, умерла. Если бы Вике смогли чуть раньше сделать такую операцию в Украине, она могла бы жить.В интервью “Цензор.НЕТ” Борис Тодуров рассказал о перспективах и возможностях механического сердца, а также о проблемах, которые существуют сегодня из-за несовершенства нашего Закона “О трансплантации органов и других анатомических материалов человека”.

– Борис Михайлович, операция по имплантации механического сердца – это частичное решение проблемы трансплантации? Что дальше?– Это был первый шаг. Было крайне сложно за короткий срок организовать такую сложную операцию. Так уж получилось, что в Институт Сердца поступил пациент – Паша, с которым мы довольно близко познакомились. И когда ты лично знаком с пациентом, тебе вдвойне хочется ему помочь. Мы увидели, что он стремительно стал ухудшаться. Поэтому было принято решение максимально быстро пройти сертификацию, обучиться, завезти механическое сердце в Украину и поставить пациенту. Собственно, мы справились с задачей всего за 40 дней. Поэтому еще не уложилась в голове цепочка дальнейших действий. Мы сделали первый шаг из расчета, что мы создадим хороший позитивный резонанс, в том числе и в СМИ, среди наших коллег, депутатов и покажем, что можем спасать людей. Собственно, мы это показали еще 16 лет назад, когда сделали первую пересадку сердца, 2 наших пациента после трансплантации живут уже 13 лет.

– Сколько сегодня больных нуждается в пересадке сердца?

– С учетом той огромной хирургической задолженности, которая есть в Украине – мы делаем меньше половины необходимых обычных операций, я думаю, от 1 до 2 тысяч пациентов в год нуждаются в трансплантации сердца.

– У многих ли есть возможность получить искусственное сердце? Насколько это выход из положения?

– Это выход из положения в том случае, если имеется продолжение в виде нормальной трансплантации. Потому что та операция, которую мы сделали, это, скорее, операция престижа, возможность показать, что в Украине есть специалисты и все возможности для внедрения высоких технологий. Мы это сделали для того, чтобы показать необходимость внесения изменений в закон о трансплантации. И сейчас этот пациент, находясь на механической поддержке, будет для многих немым упреком в бездеятельности.

– Как долго может жить человек с таким сердцем?

– В Европе люди с механическим сердцем живут в среднем 1,5 года. За это время обычно находится донорское сердце. Есть люди, у которых есть противопоказания к трансплантации. Например, по весу, возрасту, по каким-то другим причинам. И тогда они живут довольно долго с механическим. Некоторые пациенты живут с “моторчиком”  много лет. Это вполне полноценная жизнь, единственное ограничение для таких людей – невозможность купаться в открытых водоемах. Они могут ездить за рулем, на велосипеде, проводить время с женой, воспитывать детей, ходить на родительские собрания. Это полноценные физически адаптированные люди. Это жизнь, в конце концов.

– Какой максимальный срок?

– 8 лет. С механическим сердцем люди живут, но довольно редко это используется как самостоятельный способ борьбы с сердечной недостаточностью. Хотя все к тому идет. Инженерная мысль работает и каждый год появляется что-то новое. Сейчас разрабатываются полностью имплантируемые сердца, когда наружу не будет выходить электрический кабель, подзарядка будет за счет индукционного тока прямо через кожу, и тогда люди смогут даже плавать. Я думаю, что, возможно, пройдет лет пять, и такие сердца будут конкурировать с донорским сердцем. Вполне вероятно, что сердце будет первым искусственным органом, который будут полностью имплантировать в человека, и человек сможет долгие годы с ним жить. Вполне вероятно, что тут будет прорыв в течение нескольких лет, и мы в будущем вообще откажемся от донорских органов.

– Но пока нужно решать вопрос с донорской трансплантацией?

– Сегодня, как мне кажется, перед нами стоит три задачи. Первая и основная – поменять закон о трансплантации. В чем заключается проблема сегодня? Закон, который был принят в 1999 году, содержит в себе пресловутую 16-ю статью, в которой говорится, что разрешение на забор органов дают ближайшие родственники после смерти пациента.

В большинстве стран Запада существует система, когда человек при жизни в той или иной форме может высказать свое отношение к донорству. Во многих странах существует презумпция согласия в двух видах. Первый вид, когда человек при жизни должен активно высказать свое согласие – пойти в какой-то орган, заполнить анкету, поставить печать в паспорт и так далее. В таком случае не каждый потратит время, даже если он хочет, к тому же многие люди суеверны и боятся таким образом предопределять свою судьбу.

Второй вариант той же презумпции согласия, когда человек при жизни может высказать свое активное несогласие стать донором после смерти. Суть одна, но разница между первым и вторым вариантами по социологическим опросам зеркально противоположны. Если в первом случае активно дают согласие всего 15% населения, и это не решает проблему, то во втором случае, когда нужно активно запрещать, 85% соглашаются. То есть, те люди, которые не высказались при жизни активно против, автоматически становятся донорами после смерти.

– В каких странах работают такие законы?

– Могу привести пример Австрии, соседней с нами Беларуси. Сегодня небольшая по количеству населения Беларусь вышла на 9-е место в мире по трансплантации. Огромный поток медицинского туризма. Четверо моих пациентов были прооперированы в Беларуси в прошлом году, каждый заплатил от $150 тыс. до $250 тыс. за пересадку. Сегодня мы “кормим” белорусскую медицину. Это при том, что в Украине есть клиники, есть специалисты, которые способны это делать. Последние лет 6 или 7 нет пересадок сердца, нет вообще пересадок легких. Почки пересаживают от силы процентов 5 от необходимого количества, и налогоплательщики платят огромные деньги на содержание этих пациентов. Особенно за диализ. Там люди годами находятся на искусственной почке, это десятки миллионов долларов, которые государство платит на закупку диализных колонок. Но помимо финансового аспекта этого вопроса, есть еще и социальный – эти люди привязаны к диализу, они все на инвалидности, они по несколько часов через день должны находиться на искусственной почке. Для этого нужны огромные площади в клиниках, которые нужно обслуживать, с персоналом, оборудованием… Это целая индустрия.

На сегодня в Беларуси практически не осталось диализных центров для хронического диализа – только для острых форм. Они просто приняли хороший закон и перестали тратить на это деньги, сняв лист ожидания.

Самое интересное, что серьезных доводов против того, что мы хотим сделать, ни у кого нет. Есть только какие-то непонятные фантазии.

– Основная опасность, о которой говорят оппоненты, что людей будут ловить на улицах и разбирать на “запчасти”. Может этот страх и напрасный. Но вы уверены, что в случае принятия закона врачи будут особо стараться, спасая обреченных больных, пострадавших в авариях, особенно если они из неимущих слоев населения?

– Тут нужно кое-что объяснить. Трансплантологи не принимают участия в лечении пациентов в клиниках, они не принимают участия в констатации смерти мозга. Это делают абсолютно независимые специалисты, состав которых постоянно меняется. В эту группу входят анестезиологи, реаниматологи, невропатологи, нейрохирурги, и обязательно представители МВД в лице судмедэксперта. Все исследования фиксируются в истории болезни и перепроверяются несколько раз. И только после того, как окончательно зафиксирована смерть мозга, а она приравнивается к биологической смерти человека, информируют трансплантологов о наличии потенциального донора. После этого следует глубокое исследование донора на вирусы, инфекции и другие заболевания. Далеко не каждый умерший человек может стать потенциальным донором из-за наличия инфекции и сопутствующих заболеваний. Это сложный процесс, в котором участвуют десятки специалистов.

Рядом с нами больница скорой помощи. Если вы станете и посчитаете, сколько каталок за сутки выехало в морг, вы поймете, что врачам не нужно никого воровать. Это, по меньшей мере, глупо, когда у тебя нет дефицита органов. В стране каждый год происходит 5 тысяч аварий со смертельным исходом. А сколько падений с высоты, разрывов аневризм, сколько других политравм. В Беларуси, как только приняли этот закон, исчезли все уголовные дела по этому поводу, потому что когда нет дефицита, нет необходимости делать это криминально. Какой дурак будет делать это криминально, рискуя своей карьерой, свободой и благополучием, если есть возможность делать это законно и без риска для реципиента?! Где логика?

– Во время парламентских слушаний звучали высказывания насчет того, что при презумпции согласия начнут массово убивать людей в АТО.

– Я предложил внести в закон пункт о том, что донорами не могут быть люди, погибшие в АТО или в результате боевых действий. Неважно, военные это люди или гражданские. Такая статья устранит всякие спекуляции по поводу АТО. Точно так же, как не могут быть донорами осужденные, которые сидели в СИЗО или тюрьме и умерли, а также пациенты психиатрических больниц. Эти люди защищены законом, потому что они ограничены в своих действиях. И у нас еще запрещено донорство детей.

– А как быть с детьми?

– На Западе детское донорство разрешено, а у нас это запрещено законом и даже не обсуждается. Поэтому все разговоры о том, что вы ведрами будете собирать на поле боя и вывозить на Запад, полный бред. Сердце живет вне организма всего 3,5 часа. За это время нужно его изъять, законсервировать, привезти и 1,5 часа из этого времени уходит на вшивание. Поэтому мы даже в пределах одного города с трудом укладываемся в эти сроки. Если, к примеру, попали в пробку и стоим 30 минут – дальше сердце можно просто выбросить.

– Большая бригада работает на трансплантации?

– Это десятки людей из нескольких институтов. Только в операционной я насчитал 12 человек, которые непосредственно участвуют в операции. Разве можно это сделать тайно? К тому же потом пациенту нужна реанимация в течение месяца, потом реабилитация, каждую неделю надо сдавать циклоспорин, а таких лабораторий всего несколько на всю Украину. Сама операция проходит в суперстерильных условиях, потому что такие больные потом получают иммунодепрессанты и любая инфекция их тут же убивает. Нужна особая чистота.

– Есть и еще один вопрос – как к этому относится церковь?

– Я общаюсь со всеми конфессиями. Сегодня на территории Украины нет ни одной конфессии, которая была бы против донорства. Я недавно общался с нашими православными епископами, которые говорят о том, что донорство – это акт дарения, акт милосердия, если человек умирая, спасает чью-то жизнь -это богоугодное дело. Также они говорят, что не надо требовать от людей активное согласия на донорство – тот, кто не хочет, пусть выскажет свое несогласие. Все остальные должны помнить о том, что после смерти перед Богом предстанет только душа без тела, поэтому почки или сердце можно подарить страждущим, оставшимся на земле.

На каждом католическом храме в Испании висит надпись “Не забирайте ваши органы на небеса – небеса знают, что они нужны на земле”. Испания сегодня лидер по донорству среди европейских стран, только потому, что католическая церковь на всех воротах храмов обязала сделать такую надпись.

Я сейчас хочу переговорить с представителями всех конфессий, чтобы они сделали официальное заявление, и чтобы снять все сомнения.

– Против презумпции согласия выступает только Комитет по здравоохранению?

– Не весь комитет, буквально несколько человек, которые предложили свой вариант, при котором человек должен активно высказывать согласие. Это не решает проблему. Некоторые говорят о том, что трансплантология нужна только врачам, чтобы оттачивать свое мастерство. Трансплантология – это не наука о том, как забирать органы. Она о том, как помогать безнадежным больным, когда другие методы лечения уже не помогают.

Каждый из нас, здоровых людей, может стать реципиентом. Переболел гриппом, получил миокардит, и через месяц – уже на листе ожидания. Нам не нужно бояться стать донорами после смерти, нам нужно бояться стать реципиентами при жизни и не иметь шансов на трансплантацию.

Татьяна Галковская, “Цензор.НЕТ”